Неточные совпадения
— Жена тоже не верит, — сказал Спивак, вычерчивая пальцем в воздухе сложный узор. — Но я — знаю:
осенью. Вы думаете — боюсь? Нет. Но — жалею. Я
люблю учить музыке.
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной: платил ей больше половины своего дохода и воображал, что
люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров,
осень и зиму — положенными днями, лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
Все эти последние дни стояло яркое, высокое, весеннее солнце, и я все припоминал про себя то солнечное утро, когда мы, прошлою
осенью, шли с нею по улице, оба радуясь и надеясь и
любя друг друга.
Породы уток так разнообразны величиной и перьями, селезни некоторых пород так красивы, и
осенью все они так бывают жирны, что я и не в молодых летах очень
любил ходить за ними по реке рано утром, когда мороз сгонял утиные стаи с грязных берегов пруда, даже с мелких разливов, и заставлял их разбиваться врозь и рассаживаться по извилинам реки Бугуруслана.
Степные же места не ковылистые в позднюю
осень имеют вид еще более однообразный, безжизненный и грустный, кроме выкошенных луговин, на которых, около круглых стогов потемневшего от дождя сена, вырастает молодая зеленая отава; станицы тудаков и стрепетов
любят бродить по ней и щипать молодую траву, даже гуси огромными вереницами, перемещаясь с одной воды на другую, опускаются на такие места, чтобы полакомиться свежею травкою.
[Я встретил охотника, который сам не видал, но слышал, что в губерниях более южных
осенью бывают пролетные стаи] Я очень
любил их стрелять, и каждый год с большим нетерпением ожидал мелодических, серебряных звуков, льющихся с неба из невидимых стай озимых кур, вертящихся в вышине с удивительною быстротою и неутомимостью.
— Нет-с, не гонку, — принялся объяснять Янгуржеев, — но Феодосий Гаврилыч, как, может быть, вам небезызвестно, агроном и
любит охранять не травы, нам полезные, а насекомых, кои вредны травам; это я знаю давно, и вот раз, когда на вербном воскресеньи мы купили вместе вот эти самые злополучные шарики, в которые теперь играли, Феодосий Гаврилыч приехал ко мне обедать, и вижу я, что он все ходит и посматривает на окна, где еще с
осени лежало множество нападавших мух, и потом вдруг стал меня уверять, что в мае месяце мухи все оживут, а я, по простоте моей, уверяю, что нет.
Калерия. У меня в душе растет какая-то серая злоба… серая, как облако
осени… Тяжелое облако злобы давит мне душу, Варя… Я никого не
люблю, не хочу
любить!.. И умру смешной старой девой.
Меня она очень
любила, хотя разговаривать нам было некогда, и конца краю радости ее не было, когда
осенью, в день ее рождения, я подарил ей свой счастливый перламутровый кошелек, который с самой Казани во всех опасностях я сумел сберечь.
В раннюю весну, в позднюю
осень, в дурную погоду — она держится больше в материке, в верховьях пруда; в теплое время, в летние жары — она гуляет по полоям, в травах и камышах; в холодное ненастье — жмется по течению материка к теплой навозной плотине; но особенно
любит она держаться в ямах, под спусками вешняка или под водяными колесами.
В
осень ельцы
любят играть на солнце, и в это время надобно удить их, навязывая наплавок очень мелко, спуская его иногда до самого поводка; после же сильных морозов, в октябре, они берут только уже со дна, в глубоких омутах.
Не так легко прикармливается хлебными зернами и вообще осторожнее язя, но иногда берет на хлеб; лучше
любит червей и особенно сальника, раковые шейки и целых линючих раков; самые большие головли берут на рыбку, предпочтительно ночью, для чего и ставят на них
осенью, когда сделается холоднее, крючки, насаженные пескарями, гольцами, а по неимению их уклейками и плотичками.
Но ставленье крючков
осенью на налимов — очень
любил и теперь
люблю и потому поговорю подробнее об этой ловле.
С весны надобно удить на червей, летом — на раковые шейки и линючих раков и особенно на большие линючие раковые клешни, которые окуни очень
любят; к
осени же, до самой зимы, всего лучше удить на маленьких рыбок; если же их нет, что часто случается, то надобно поймать плотичку или какую-нибудь нехищную рыбку, изрезать ее на кусочки, крупные или мелкие, смотря по рыбе, какая берет, и по величине удочки, и насаживать ими крючки.
Почти все охотники очень
любят уженье окуней, и многие предпочитают его всем другим: во-первых, потому, что окуни клюют часто и если подойдет стая окуней (а
осенью они собираются стаями), то уже немногие из них пойдут прочь, не хватив предлагаемой пищи; во-вторых, потому, что они берут жадно и верно, даже до того, что большею частью совсем проглатывают насадку; и, наконец, в-третьих, потому, что уженье их не требует осторожности.
Не однажды эта серая норовистая лошадь вдребезги разбивала экипаж;
осенью хозяина и Егора принесли домой в грязи и крови, с помятыми ребрами, но они оба
любят и холят жирное, раскормленное животное с неприятным и неумным взглядом налитых кровью мутных глаз.
Она стала как будто уединяться, и
осенью, когда уже с деревьев сыпались листья, не позволяла снять качель и своего гамака, в котором она всегда
любила лежать и качаться, как индианка.
Ни конца ни краю играм и песням… А в ракитовых кустиках в укромных перелесках тихий шепот, страстный, млеющий лепет, отрывистый смех, робкое моленье, замирающие голоса и звучные поцелуи… Последняя ночь хмелевая!.. В последний раз светлый Ярило простирает свою серебристую ризу, в последний раз
осеняет он игривую молодежь золотыми колосьями и алыми цветами мака: «Кошуйтеся [Живите в любви и согласии.], детки, в ладу да в миру, а кто полюбит кого,
люби дóвеку, не откидывайся!..» Таково прощальное слово Ярилы…
Но Ниночке давно уже стало скучно. У нее опять закололо в боку, и она сидела худенькая, бледная, почти прозрачная, но странно красивая и трогательная, как начавший увядать цветок. И пахло от нее какими-то странными, легкими духами, напоминавшими желтеющую
осень и красивое умирание. Застенчивый рябой студент внимательно наблюдал за ней и тоже, казалось, бледнел по мере того, как исчезала краска с лица Ниночки. Он был медик и, кроме того,
любил Ниночку первой любовью.
— У нас на Кавказе еще лето, Нина, — увлекшись, сравнил он некстати, — персики зреют, а у вас, в Петербурге, слякоть,
осень, гадость. Я сегодня едва нос показал из дому, да и скис совсем. Мы, южане, не
любим сырости.
— Это правда, — проговорила она, — все же помнят, что и
осенью два раза, и зимою, еще недавно, в начале декабря, было худое масло в каше и мы жаловались Екатерине Ивановне… Она нам из своих денег колбасы покупала. А я не бунтовщица, а
люблю правду… Софья Петровна, поверьте мне… Вон и Антонина Николаевна и тетя Леля не раз заступались… — и взволнованная Таня махнула рукой и, опустившись на свое место, неожиданно громко заплакала.
— Да куда, странничек, бежать-то? Это очень замысловатая штучка! в поле холодно, в лесу голодно. Нет, милое дитя мое Иосаф Платоныч, не надо от людей отбиваться, а надо к людям прибиваться. Денежка, мой друг, труд
любит, а мы с тобой себе-то хотя, давай, не будем лгать: мы, когда надо было учиться, свистели; когда пора была грош на маленьком месте иметь, сами разными силами начальствовали; а вот лето-то все пропевши к осени-то и жутко становится.
— Не гневайтесь на мое увлечение, м-р Вандергуд. Я так
люблю историю нашего великого города, что не мог отказать себе в удовольствии… Разве то, что вы видите теперь, есть Рим? Рима нет, м-р Вандергуд. Когда-то это было Вечным городом, а теперь это лишь большой город, и чем он больше, тем он дальше от вечности. Где тот великий Дух, который
осенял его?
«Крошка непременно выдаст», — подумала я, и вдруг внезапная мысль
осенила меня. Я слишком еще
любила княжну, чтобы колебаться.
После смерти светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, дворец его объявлен был императорским и в нем
осенью и весною
любила жить императрица Екатерина.
Счастье первой любви туманит рассудок. Время укрепило и усилило эту любовь, и Марья Петровна не видела в этом ничего дурного. Она
любила без расчета и рассуждения, и ей казалось, что как она отдала ему свое сердце, так же отдала бы и свою жизнь. Она вся принадлежала ему — одному ему… Переживая весну любви, никогда не думают об ее
осени.
Сделавшись императором, он
любил, как мы уже сказали, проводить конец лета и
осень в Гатчине, устраивая в его окрестностях большие маневры.
Что, жизнь переживши,
Любовь лишь одна не рассталась с душой;
Что робко любивший
Без робости
любит и более твой.
А ты, дуб ветвистый,
Ее
осеняй;
И, ветер душистый,
На грудь молодую дышать прилетай».